Blogo-go

Гедонист, пацифист, граммар-наци.

А также:

,

На некоторых домах в Германии я уже давно замечала непонятные таблички: черный фон, белые надписи типа 20*С+М+В+07. Загадочно. То ли как-то хитро зашифрованная дата постройки, то ли непонятно что. Вспоминались и тимуровцы, рисовавшие на калитках звезды, и разбойники, пометившие ворота Али-бабы.



Что рассказал Гугл: оказывается, это благословение дома. Есть традиция делать такие таблички 6 января, в Праздник Трех королей – он же день Богоявления. Их вешают снаружи или внутри дома; пишут обычным мелом. Цифры – это год, разделенный надвое: табличка на фото повешена в 2007 году. * – Вифлеемская звезда, + – это не плюсики, это кресты. А буквы имеют два значения: это и первые буквы в именах волхвов (Caspar, Melchior, Baltasar), и аббревиатура латинской фразы Christus mansionem benedicat – «Христос да благословит сей дом».

В разных странах пишут по-разному: где-то кресты-плюсы только по краям, где-то нет звездочки. Но суть одна: мир этому дому.

Отгуляли мы шествия в честь святого Мартина. Ближе к вечеру, в сумерках, когда уже имеет смысл зажигать огни, дети и взрослые собираются у садика или у школы. Все ищут своих и ждут опоздавших, коротают время у палаток со сладостями и глинтвейном. Почти у всех в руках бумажные фонарики: палка с батарейками и лампочкой продается, абажуры дети делали сами – у старшей расписное солнышко, у младшей лупоглазый осьминог. Но можно и готовый купить, если лень или некогда. Заранее записавшиеся папы и дедушки берут в руки факелы с живым настоящим огнем.

Но чу! – пора! Оркестр дает сигнал, и процессия трогается. Впереди – «святой Мартин» на белом коне, в шлеме, с мечом и в красном плаще. За ним – оркестр, потом все остальные. Оркестр играет, люди поют – то «Laterne, Laterne, Sonne, Mond und Sterne», то «Ich geh mit meiner Laterne». В грубом переводе –
С фонарем я иду, ду-ду-ду, ду-ду-ду.
С фонарем мы идем, бом-бом-бом, бом-бом, бом.

И вот мы с песнями движемся по дороге, полиция и пожарные перекрывают пути машинам, прохожие останавливаются и смотрят, другие люди стоят у дверей своих домов, выходят на балконы и выглядывают из окон. Шествие, конечно, делает круг: для школьников побольше, через парк, для малышей поменьше, по кварталу. Темное время наступает, поля пусты, солнце умирает, зима близко: так обойдем наше селение, сделаем кольцо из огней, отгоним злых духов. Огонь горит, свет во тьме светит, древняя магия работает.

Когда процессия возвращается к исходной точке, все становятся в круг, а в кругу разыгрывается маленькое представление. Посреди двора горит костер в жаровне, у костра сидят бедняк – холщовая рубаха, голые руки. Приближается святой Мартин на своем белом коне, бедняк простирает руки – помоги, замерзаю! Мартин останавливается и рассекает свой плащ надвое мечом (плащ-то с секретом, из двух половин, и «рассечь» его легко): вот тебе, брат мой, половина. Есть, есть такая легенда, и песни про эту историю тоже есть – ехал, мол, Мартин сквозь снег и ветер, увидел бедняка и поделился плащом.

Затем Мартин делает несколько кругов по двору, машет рукой зрителям, те машут в ответ, поют. Потом он уезжает, лошадку его грузят в фургончик и везут отдыхать до следующего шествия: в эти дни белые лошадки нарасхват. Детей особенно радует, если во время шествия лошадка еще и покакала – есть что вспомнить!

Кончается праздник тем, что всем детям раздают Weckmann'ов – больших печеных человечков из сдобного теста, с глазами из изюма и с белыми трубками в руках – то ли курить эту трубку, то ли трубить в нее. Трубки несъедобные: вкусных человечков съели, трубки помыли и оставили на память.

Серьезный был мужчина этот Мартин Турский, судя по «Википедии». В IV веке отправился проповедовать западным галлам и при этом умудрился стать первым христианским святым, который не умер насильственной смертью. Еще бы: опытный военный, кавалерист, при коне да с мечом – ни один Обеликс до него не добрался. Еще хороша легенда о Мартине и гусях: мол, во время одной из его проповедей рядом находящиеся гуси подняли шум, и святой приказал сделать из них жаркое. Мне очень нравится такой подход к проблеме «меня перебивают и не дают рассказать о важном».



Готовить на этот праздник полагается квадратные вафли и, конечно, гуся. Мы эти квадратные вафли и так по выходным печем, а в этот раз – еще и с особенным смыслом: пойдем есть вафли святого Мартина! А гусь – птица непростая. У него кости – во! Один раз как-то пробовала я его запекать целиком – слов нет, красиво лежит на блюде, но разделывать его, даже при помощи специальных птице-ножниц – нелегкое дело даже для мужа. Так что в этот раз мы сделали себе поблажку и обошлись грудками – за кости не платить, с разделкой не мучиться, а сразу положить на тарелку, добавить брусничного джема да налить красного вина из Лангедока: собирайтесь у очагов, зима близко!

Чего не было в Москве? Каких деталей в пространстве, в пейзаже?

Во-первых, великолепных длинных слизняков, как в мультике «Смывайся».



Ползают везде по обочинам, самые смелые даже не сразу прячут рожки, когда их трогаешь. Но если долго их донимать, все же ужимаются и ловко маскируются под желуди.



Во-вторых, дирижаблей. Тут по нескольку раз в день слышишь басовое гудение, будто летит шмель-гигант. Задираешь голову, смотришь в окно – дирижабль! С рекламой на борту. И есть ли у него какая другая цель, кроме рекламной, бог весть. По небу плывет красиво.



В-третьих, дикой ежевики. Весь город пророс ежевикой: она и в парках, и просто по краям дорог, и даже там мы ее бесстрашно едим. А есть места, где еживичник – это холм выше роста человека, весь состоящий из куста, как волна состоит из воды: не почва поднимает этот холм, а лишь стебли и ветви. И ягоды там растут вот так:

Имеются три человека: Недееспособный, Опекун и Пострадавший. Недееспособный нанес Пострадавшему некий материальный ущерб, и он естественным образом обратился к Опекуну, требуя компенсации.

На кого теперь направлены обида и гнев Опекуна? Кто оказался виноват в его ухудшившемся самочувствии и в необходимости искать и тратиться? Правильно угадали – конечно, Пострадавший.

Как это классически красиво: виноват не тот, кто напакостил, а тот, кто стал по этому поводу возмущаться. «Ну зачем ты начинаешь, нормально же все было».

И как же хочется понаделать выводов и обобщений, прямо руки чешутся! Все, все вставить в строку: и то, что Опекун – истый православный (бывший комсомолец, эзотерик, посетитель колдунов и всяких разных практик etc etc); и то, что он до мозга костей – ведомый. И то, что он приверженец стратегии «все как-нибудь само устроится», фразы «не получится» и теории, что неустроенная жизнь – это и есть нормальная жизнь. Много, много чего хочется сказать. Ну хоть в блоге.

Ну да, Пострадавший – это я.

Если спросить меня, посещаю ли я церковь – то да, посещаю. Собор святого Себальда в Нюрнберге – посещаю в каждый приезд. Еще в первый раз, проходя снизу вверх Альтштадт, Старый город, я заходила во все соборы по пути. Святая Клара, Лоренц-кирхе, Собор Пресвятой Девы… Выше других, ближе всех к Замку на пути стоял этот собор. Я зашла, постояла и поняла: мой.



Есть несколько храмов, где меня пронимает, и они очень разные.

Храм Покрова на Нерли: красота до боли, несокрушимая хрупкость, свеча на ветру. «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».

Церковь в Болгарии, на Шипке. Сказочный терем среди берез, тишина и свет. Там мирно живут языческий Лес и золотой Крест.

И вот собор Святого Себальда. Воплощение крепкого союза неба и земли, людей и Бога. Как если бы Адам и Создатель не просто соприкоснулись пальцами, а пожали друг другу руки. Ногами мы прочно стоим на земле, трудимся в поте лица своего; а души наши славят Господа и принадлежат небу. С добрым утром, Бах, - говорит Бог. С добрым утром, Бог, - говорит Бах.
Недаром на стенах собора, кроме ликов святых и цитат из Писания, были и списки знатных горожан, аккуратно выведенные черной готикой.

Потом случилось, что люди обезумели, и забыли этот союз, и повернулись к Богу спиной. И стало так:



Но люди опомнились. И уже летом сорок пятого начали возводить собор заново. Работали, обедали прямо тут, в разрушенных приделах, и работали снова. Проводили первые мессы – еще в руинах. Восстановили колокольню, потом – остальное. И через несколько лет собор снова встал на площади.

Снова зажглись свечи, запел орган. Снова на стенах появились имена уважаемых горожан: старые списки были восстановлены и продолжены, теперь последние даты – из двадцать первого века, а пишут их все тем же готическим письмом.
Но теперь во всем строе собора появилась новая нота: память того безумия, ужас перед ним, неизбывное раскаяние.

Я захожу и начинаю обходить пространство по часовой стрелке.

Вот ящичек для пожертвований: восстановление собора потихоньку продолжается, и я тоже помогаю этому чуть-чуть.

Вот идет пожилая пара: он тоже обходил собор по часовой, она – против, в проходе они встретились и крепко-крепко надолго обнялись.

Зимой в соборе зябко. Но можно греть руки над пламенем толстых свечей, стоящих в нишах.

На колоннах ближе к алтарю – крупные фотографии: как мы восстанавливали наш собор и наш город.

Здесь же – путешествующий по миру маленький, очень-очень важный Крест Ковентри. История его такая. Стоял в Ковентри собор, стоял с XII века. В 1940 его уничтожили бомбардировщики люфтваффе. Преподобный Артур Уэльс, осматривая обгорелые развалины, подобрал три гвоздя - они несколько веков скрепляли стропила, - и соединил их в форме креста. Зовется этот крест The Cross of Nails, и он гостит в разных храмах по всему миру.
Украдкой прикасаюсь к нему. Крест строго блестит и холодит руку.

Здесь же – Молитва Примирения:
«All have sinned and fallen short of the glory of God.»

The hatred which divides nation from nation, race from race, class from class,
Father Forgive.
The covetous desires of people and nations to possess what is not their own,
Father Forgive.
The greed which exploits the work of human hands and lays waste the earth,
Father Forgive.
Our envy of the welfare and happiness of others,
Father Forgive.
Our indifference to the plight of the imprisoned, the homeless, the refugee,
Father Forgive.
The lust which dishonours the bodies of men, women and children,
Father Forgive.
The pride which leads us to trust in ourselves and not in God,
Father Forgive.

«Be kind to one another, tender-hearted, forgiving one another, as God in Christ forgave you.»

Вот моя любимая ниша: свеча, стопка маленьких листочков бумаги, ручка, булавки. Здесь можно присесть, подумать, записать свою просьбу, мольбу или благодарность – и прикрепить к стене. К человеку, сидящему здесь, никто не подойдет, не помешает. Мне любопытно, и я, конечно, читаю, что написали сегодня до меня. Разные языки, разные слова. Я всегда пишу одно и то же, одно и то же я все время пишу.

Вот круглый яркий столик для детей: цветные карандаши, тематические раскраски – то ангелы, то пасхальные яички.

В конце обхода – гостевая книга: десятки языков, дюжина алфавитов. Подростки, как всегда и везде, часто пишут чепуху. Пристрастно читаю отзывы на русском – уфф, все пристойно и вежливо. Тут же – разные флаейры: про органные концерты, про воскресные школы и проч. Взяла себе этот (такие же плакаты висят по всему городу, и на внешних стенах соборов тоже):

Насколько хватает моего знания немецкого, тут говорится, что именем Бога нельзя убивать, что священные книги христиан, мусульман и иудеев – книги любви, а не ненависти, и что все три конфессии осуждают теракты в Париже и будут молиться за жертв на своих службах. Молодцы.

Покупаю в киоске пару открыток, выхожу. Сразу обступает город, солнце, приглушенная полуденная суета. Школьники бегут домой, навстречу им в гору шагают туристы. На парковке у собора – таблички: здесь место пастора, здесь – регента, и т.д. Постою еще немного, посмотрю, а потом перейду дорогу и предамся мирским соблазнам – тут напротив чудный Perlmarkt: магазинчик с бусинами всех размеров, форм, цветов и цен.

Чуть ли не одновременно я начала читать «Священный мусор» Улицкой и «Легкие миры» Толстой. Почти об одном. Без малого ровесницы, они могли быть соседками, смотреть из разных окон на одни и те же дворы. Родные, дом, памятные знаки – коробочки, этажерки, чернильницы, книжки: «прекрасные и бедные вещи». Детство, взросление, взрослая жизнь. Люди – мелькающие, стареющие, уходящие. Застолья, разговоры.
Но разница есть, и важная. Может, именно из-за нее «Миры» я прочла, а «Мусор» домучила страницы этак до сотой и пока отложила.
Чувствую я эту разницу так:
Улицкая – миру: «Извините, можно я немного здесь постою?»
Толстая – миру: «Я здесь стою.»

Первая позиция поподробнее раскрыта у Быкова:
«Здесь всё не для обладания» - по небу бежит строка, и всё моё оправдание – в незнании языка. На всём «Руками не трогать» написано просто, в лоб. Не то чтоб лишняя строгость, а просто забота об. О, если бы знать заранее, в лучшие времена, что всё – не для обладания, а для смотренья на! И даже главные женщины, как Морелла у По, даны для стихосложенщины и для томленья по. Тянешься, как младенец, - на, получи в торец. Здесь уже есть владелец, лучше сказать – творец.

Сказано прекрасно до дрожи, что говорить, это одна из его лучших, жемчужных вещей. Но меня тянет к здоровым альфам, для которых и не стоит вопрос «или право имею?» Имею. Живу я здесь.
Да не про наглое быдло я, тьфу на него. Вторая позиция - она вот какая:
- С добрым утром, Бах, - говорит Бог.
- С добрым утром, Бог, - говорит Бах.

И Татьяна – в своем праве – показалась мне сильнее, свободней, щедрее.

Я во френдленте держу несколько дневников, которые работают у меня, как крокодил Гена в зоопарке работал крокодилом.
Это когда читаешь – и неизменно, под всеми постами без исключения хочешь сказать хозяину дневника гадость. Ибо бесит.
Там мнения – идиотские.
Или интонации – противные.
Или лексикон – тошнотворный.
Или пунктуация – пакостная.
Или все вместе взятое сразу.

Зачем читаю? Есть, есть в этом какое-то извращенное удовольствие. Раздражаться, возмущаться, плеваться. Нравится мне несогласие. Опять же – кто из нас не играл в любимую человеческую игру «Мы (молодцы) и они (подлецы)»? Святой разве что.

Это как, сидючи на диете, сорваться и пойти в «Макдональдс»: чавкать там бигмаком, картошкой жирной обжираться, колу сладкую прихлёбывать!

Вот они, мои крокодильчики:
Пафосный Сереженька (эти Заглавные Буквы – Вам, Доктор): http://dr-piliulkin.livejournal.com/
Стрекоза-ненавистница-креаклов: http://strekoza4.livejournal.com/
Марточка, вся такая трепетная, ах-ах: http://marta-ketro.livejournal.com/

Маловато что-то. Зафрендить, что ли, Ару-бублик для коллекции?

А у вас, друзья мои немногочисленные, но уважаемые, есть свои крокодильчики?

 …Как стемнело, Руна вышла одна, калиткой сада, в сеть второстепенных улиц города; за ними был переулок с маленькой церковью, стоявшей на небольшой площади. Вечерняя служба кончилась; несколько прохожих миновали ее, выйдя из освещенных дверей, в глубине которых блестели серебро и свечи. Уже разошлись все, храм был полутемен и пуст; церковный сторож, подметая за колоннами пол, передвигал огромную свою тень из угла в угол, сам оставаясь невидимым; мерный шум его щетки, потрескивание горящего воска и тишина, еще полная теплого церковного запаха, казалось, всегда были и всегда будут здесь, маня внутренне отдохнуть.
Хотя свечи догорали в приделах, сообщая лиловеющими огнями лицам святых особенное выражение тайной, ушедшей в себя жизни, алтарь был освещен ярко; блестели там цветные и золотые искры сосудов; огромные, снежной белизны свечи вздымали спокойное пламя к полутьме сводов, отблеск которого золотой водой струился по потемневшим краскам образа богоматери бурь, лет тридцать назад заказанной и пожертвованной моряками Лисса. Буйная братия украшала драгоценность свою, как могла. Не один изъеденный тропическими чесотками, почерневший от спирта и зноя, начиненный болезнями и деяниями, о которых даже говорить надо, подумав как это сказать, волосатый верзила, разучившись крестить лоб, а из молитв помня лишь "Дай", - являлся сюда после многолетнего рейса, умытый и выбритый; дрожа с похмелья, оставлял он перед святой девушкой Назарета, что мог или хотел захватить. На деревянных горках лежали здесь предметы разнообразнейшие. Модели судов, океанские раковины, маленькие золоченые якоря, свертки канатов, перевитые кораллом и жемчугом, куски паруса, куски мачт или рулей - от тех, чье судно выдержало набег смерти; китайские ларцы, монеты всех стран; среди пестроты даров этих лежали на спине с злыми, топорными лицами деревянные идольчики, вывезенные бог весть из какой замысловатой страны. Смотря на странные эти коллекции, невольно думалось и о бедности и о страшном богатстве тех, кто может дарить так, сам искренне любуясь подарком своим, и ради него же лишний раз заходя в церковь, чтобы, рассматривая какого-нибудь засохшего морского ежа, повторить удовольствие, думая: "Ежа принес я; вот он стоит".
 Среди этого вызывающего раздумье великолепия, воздвигнутого людьми, знающими смерть и жизнь далеко не понаслышке, взгляд божественной девушки был с кротким и важным вниманием обращен к лицу сидящего на ее коленях ребенка, который, левой ручонкой держась за правую руку матери, детским жестом протягивал другую к зрителю, ладошкой вперед. Его глаза - эти всегда задумчивые глаза маленького Христа - смотрели на далекую судьбу мира. У его ног, нарисованный технически так безукоризненно, что, несомненно, искупал тем общие недочеты живописи, лежал корабельный компас.

Я с детства знала, какой должна быть божественная девушка, Богоматерь бурь. Я видела эту картину перед собой, не закрывая глаз: часовню, морские диковины, звездный венец. Ни одна экранизация, ни один иллюстратор не могли бы стронуть этот образ со своего места, могли лишь дополнить его, как еще один вариант перевода любимого стихотворения. Так запад Средиземья живет у меня в ландшафтах бабушкиной рязанской деревни, и изменить это не под силу и самому Питеру Джексону.

Ну вот. А потом выяснилось, что Богоматерь бурь существует.

Во время ленивой прогулки «по достопримечательностям» на невыдающемся островке, в загородном дворце средней руки, в боковой домашней часовне я подняла глаза – и она меня встретила.
Несмотря на несовпадение деталей, это была она: соотношение фигур, цвет, свет и тень. Моя фантазия наяву.
Я увидела ее в точности так, как те же гриновские герои видели на море корабль с алыми парусами или золотые буквы «Бегущая по волнам» на корме. Онемев. Как чудо, как сбывшийся сон, о котором ведь никому не было известно! Ребенком я была в ту минуту, девочкой, которой Некто преподнес нежданный подарок и невидимой теплой рукой погладил по голове.

Мир полон чудес все-таки.

"Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении и, подойдя, сказала: Господи! или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус же сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё."

Поскольку мне в этой притче ближе Марфа (я думаю, что руки-то у нее были заняты, а уши-то не заткнуты), заботу о пасхальном угощении я с удовольствием беру на себя.



Делюсь рецептами:

ПАСХА
600 г творога (жирность – по вкусу, но важно, чтобы он был плотным, а не жидким и текучим)
250-300 г сливок 33-35%
3-4 желтка
60 г сливочного масла
70 г сахара
0,5 ч.ложки ванильного сахара или 0,25 ч.ложки ванилина
100 г изюма
100 г цукатов (всегда забываю приготовить настоящие цукаты заранее, приходится выбирать их из готовых смесей орехов и сухофруктов)
100 г измельченного миндаля
20 г желатина

1. Взбить желтки, размягченное масло, сахар, ваниль.


2. Добавить творог, сливки и снова взбить, постепенно наращивая скорость миксера до максимума.


3. Добавить изюм, цукаты, очищенный от кожуры миндаль (миндалю надо дать полежать в кипятке, тогда он чистится очень легко) и распущенный на водяной бане желатин, осторожно перемешать.


4. Выложить в форму и охладить несколько часов в холодильнике. У меня специальной формы для пасхи нет, я пользуюсь длинной формой для кексов, и получается очень удобно: застилаю форму пищевой пленкой с большим запасом, выкладываю творожную массу в форму, закрываю сверху свободными краями пленки и кладу груз (у меня есть для этого увесистый пластмассовый брусок неизвестного происхождения, но идеально подходящий по форме, размеру и весу). Когда пасха готова – убираю груз, раскрываю пленку, прикладываю сверху прямоугольную тарелку и переворачиваю всю конструкцию. Осторожно, как в детстве в песочнице, снимаю форму и остатки пленки – вуаля, теперь сверху   можно выложить изюмом или цукатами буквы ХВ.

1. В подогретом молоке растворить дрожжи, добавить 0,5 кг муки, перемешать, чтобы не было комков, накрыть, поставить в теплое место и дать подойти вдвое.


2. Добавить соль, 5 желтков, стертых с сахаром и ванилином (1 желток остается для смазки), размягченное масло.


3. Добавить взбитые в пену белки и оставшиеся 0,5 кг муки. Накрыть и поставить в теплое место, дать подойти вдвое.


4. Добавить промытый изюм, нарезанные кубиками цукаты, очищенный и мелко нарубленный миндаль, все перемешать.


5. Разложить тесто по формам (у нас из такого количества теста выходит 6-7 куличей разного диаметра и высоты): для более пышного кулича заполнить форму на 1/3 высоты, для более плотного – ½. В зависимости от того, какие формы, их можно смазывать или не смазывать маслом, класть бумагу для выпечки или не класть. Поставить формы в теплое место и накрыть полотенцем.


6. Когда тесто поднимется до ¾ высоты форм, смазать верх куличей взбитым желтком и поставить в духовку на 50-60 минут, 175-180 С.


7. Чтобы верх куличей не подгорел, после того как они зарумянились, надо накрыть их кружками бумаги, смоченными водой. Готовность проверяем деревянной шпажкой.